ПОСЛЕДНИЙ ГЕРОЙ СОЮЗА
Ветеран войны в Афганистане, потерявший ноги, но вернувшийся в строй. Герой Советского Союза — по факту последний, получивший высшую награду в канун гибели Советского Союза. Ныне, с 2016 года — монах… Валерий Бурков, ставший отцом Киприаном.
«МЕНЯ НАПРАВЛЯЮТ НА ЮГ. ТЫ ПОНИМАЕШЬ, КУДА?»
Валерий Бурков родился 26 апреля 1957 года в городе Шадринске Курганской области. К 1974 году окончил десять классов. Поступил в Челябинское высшее военное авиационное училище штурманов — иной стези не искал и не представлял. Его отец был летчиком, и с самого детства Валерия его профессия была главной темой в доме. С отцом, как он сам говорил, они были «…не просто отец и сын, а были друзьями. В жизни мне в этом смысле повезло, для меня отец был примером во многих делах, в своем отношении к жизни особенно».
Жизненные правила Буркова-старшего были просты и неизменны. «Сам погибай, а товарища выручай». Он частенько наставлял сына: «Если другу нужно, последнюю рубашку сними и отдай. Если друга бьют, немедленно защищай друга, а потом уже с другом разбирайся. Если он виноват, добавь ему еще».
…Однажды молодому офицеру Буркову, только что закончившему училище, приснился сон. Будто бы он подорвался на мине. Казалось бы, хуже не придумаешь. Валерий поделился тогда тягостным впечатлением от сна со своим товарищем. «Не дай Бог! Лучше застрелиться», — сказал он ему тогда.
После окончания в 1978 году авиационного училища, Валерий Бурков стал штурманом-оператором в авиационных частях на Дальнем Востоке, но был списан с летной работы по состоянию здоровья.
После лечения капитан Бурков всеми силами стремился восстановиться на летной должности и непременно попасть в действующую часть 40-й армии (Ограниченный контингент советских войск в Демократической республике Афганистан), где нес службу его отец.
Война началась для Валерия в августе 1981-го, когда в Афганистан был откомандирован его отец, полковник Анатолий Иванович Бурков. Вернее, не совсем так. Он, сознательно стремясь исполнить долг офицера, сам написал рапорт с просьбой направить его в Афганистан. «Батя позвонил и говорит: «Меня направляют на юг. Ты понимаешь, куда на юг?» — Я говорю: «Конечно, понимаю». — «Хочешь ко мне?» — «Хочу»».
Но служить вместе им не пришлось. Сначала в командировке под Иркутском Валерий заболел туберкулезом. С таким диагнозом и в умеренном-то климате от полетов на год отстраняют, а уж про «юг» и речи быть не могло. Но Бурков уламывал врачей, писал бесконечные рапорты, и разрешение, наконец, было получено.
«Я уже должен был вылетать, — вспоминает Валерий Анатольевич. — Меня в последний раз попросили заступить в патруль. Возвращаюсь из патруля, поднимаюсь к себе — меня догоняет женщина: «Вы Бурков?» Я говорю: «Да». Она протягивает телеграмму: «У вас погиб отец…»
12 октября 1982 года Анатолий Бурков координировал действия авиации между Кабулом и Баграмом — над ущельем на командном вертолете. В тот день были сбиты два наших вертолета, и надо было срочно спасать экипажи. Ми-8 с полковником Бурковым на борту оказался ближе других к месту трагедии.
Вообще, Анатолий Иванович был эдакой «скорой помощью». Он чаще всего летал на «вертушках» в «исключительных случаях», то есть когда в любой точке Афганистана происходила воздушная трагедия, и незамедлительно необходим был человек, способный на месте оценить ситуацию и привлечь все воздушные и наземные силы для спасения летчиков и сбитых машин. Именно таким человеком и был Анатолий Бурков, в таком вылете он и погиб, крикнув перед взлетом знакомому офицеру как пароль, известный только им двоим: «В бой идут одни старики!»
48-летний полковник, конечно, шутил. Какая старость?! Просто он вспомнил любимый многими фильм 1973-го Леонида Быкова с одноименным названием. Там была вторая «поющая эскадрилья», а Буркову-старшему это было очень близко — он тоже летал, как капитан Титоренко. И писал стихи.
«При посадке, на высоте шестидесяти метров, их вертолет тоже подбили, — рассказывает Валерий Бурков. — Очередь из ДШК перерубила хвостовую балку. Но они упали нормально, не поломались. Батя приказал покинуть вертолет. Летчики выпрыгнули в боковые дверцы, а он находился в салоне.
Там стоят запасные топливные баки — шестьсот литров горючего. И ему понадобилось какое-то время, чтобы пробраться к выходу. Вот этого времени, этих секунд, ему и не хватило! Он уже почти вышел, уже стоял в дверях, когда вертолет взорвался. Мне ребята потом рассказывали… Все, что на нем осталось несгоревшего, — белая полоска кожи под портупеей…»
На похоронах отца Валерий рыдал, когда читал его прощальное письмо к брату, написанное незадолго до страшной гибели: «…Я горел, я горю и сгораю, но не будет стыда за меня». Его отец именно сгорел в том вертолете!
Посмертно Анатолий Бурков был награжден орденом Красной Звезды. Похоронен на Широкореченском кладбище Екатеринбурга. А его старший сын все-таки полетел в Афганистан. Но не сразу.
После гибели отца Буркова-младшего перевели служить в Челябинск диспетчером на аэродроме — ближе к дому. Таким образом было проявлено участие к сыну погибшего полковника… Но Буркову не нужна была такая «синекура».
Он настаивал — если нельзя летать, буду служить в группе управления полетами! Многочисленные рапорты заканчивал одним и тем же: «Хочу быть достойным чести отца». Анатолий Иванович всегда был для него примером во всем — и он же привил Валерию любовь к небу и своей службе. Валерий считал, что должен продолжать дело отца, пройти его путем, испытав себя. Он свято верил, что двум Бурковым на одной войне не умирать.
Мстить, как мог бы подумать кто-нибудь — нет, он не хотел. «Чувства мести у меня, слава Богу, не возникло ни тогда, ни после. Просто нас так учили. Это естественно: быть на войне, когда идет война. И когда пришел запрос в Афганистан на должность авианаводчика, я вызвался первым. На меня смотрели, как на идиота. Все знали, что такое авианаводчик. Это постоянно с пехотой лазить где-то по горам, по «зеленке», по пустыне — в жару, в холод… Это надо быть сумасшедшим», — описывал ситуацию Валерий Анатольевич.
Как воевать в качестве авианаводчика, он не знал, его никто этому не учил. Никто ничего не объяснял и в Афганистане — не до того. Наводчиков было мало, и они вечно на рейдах. Пехота, приходя с боевых дежурств, сменялась на отдых, а наводчики уходили с новыми подразделениями в горы. И так день за днем…
— Что такое летчик? Это армейский аристократ. Мы даже когда обучались, с полной выкладкой не бегали кросс — три километра максимум. А тут шестьдесят килограммов на себя навьючишь — и вперед, наравне с пехотой, с десантниками, но их-то к таким броскам готовили специально.
В пехоте как? Один батальон воюет, другой — на охранении, третий отдыхает. Потом они меняются. А я один на всех… И так получалось, между боевыми действиями у меня было всего три дня, и то за вычетом дня прилета и дня отлета в другой район, где опять идешь на боевые действия. Тяжелая работа. Из пяти человек в моей группе (а я начальником группы боевого управления был) — все пятеро ранены, — вспоминал Валерий Анатольевич.
…Поначалу Бурков все выспрашивал у ребят — как воевать да что делать. Те шутили: «Существуют, знаешь ли, Валера, два принципа. Первый — когда идешь, то идешь не первым, второй — когда стреляют, то не высовываешься». На самом деле так воевать невозможно. Чтобы координировать авиаудар, наводчик обязательно должен видеть бой, иначе можно ударить по своим. А чтобы видеть бой, надо обязательно идти первым и все время «высовываться». Именно этим занимался в Сирии, под Пальмирой, офицер Сил специальных операций Александр Прохоренко, ставший для зарубежья «Русским Рэмбо».
Авианаводчики вообще особая каста военных специалистов, эдакая «палочка-выручалочка», соль земли. От их умения правильно навести самолеты и «вертушки» на цель зависит и результат операции, да что там операции — сама жизнь находится во власти авианаводчика! Не случайно американцы в специальных инструкциях для душманов, которых натаскивали на войну с правительственными силами и «шурави», расписывали — как в первую очередь выявлять и уничтожать авиационных наводчиков.
Валерию однажды дали хороший совет — смотри на дембелей и делай все, как они. Ведь войне нельзя научиться, есть только шансы пережить ее. Понимание должно прийти само собой. И главное — не погибнуть в первом бою.
— Нашу группу, которая включала человек тридцать пять на весь Афганистан, направляли в мотострелковые подразделения, воздушно-десантные части, спецназ, и мы вместе с пехотой ходили по горам, по «зеленкам», наводили авиацию над полем боя на противника. Потому что в горы артиллерию за собой не утащишь, и единственные, кто может оперативно помочь пехоте огнем, — это вертолеты и самолеты.
Наша задача была, попав под огонь, вызвать авиацию, которая подавила бы огневые точки противника. Я наводил ночью вертолеты с земли, за них рассчитывал полностью и маршрут, и когда бомбу сбрасывать. То есть я делал ту же самую работу, что делает штурман в воздухе, — объяснял Валерий Анатольевич в одном из интервью.
К войне он относится однозначно. Это не место, где играют мускулами, а вещь страшная, глубоко противная человеку: «Когда во время первой боевой операции я увидел убитых и раненых, я вам скажу, меня мутило, тошнило, в общем, было очень неприятно.
Война — психологическая травма в любом случае, потому что ты каждый день видишь смерть, кровь, трагедии. Хотя к смерти привыкнуть нельзя, но все равно включается какая-то внутренняя защита, и ты по-другому начинаешь воспринимать происходящее. И на войне ты постоянно стоишь перед выбором: преступить нравственный закон, Богом в нас вложенный, или нет».
Как-то случилось, что однажды он спас от смерти человека. На войне ведь «как на войне»: захватили душмана, в ходе проверки выяснилось, что это обычный афганец, но чтоб не таскать его с собой и не сомневаться, враг он или не враг, отпускать его или нет, командир батальона на всякий случай решил «пустить его в расход».
Бурков тогда вмешался — к большому облегчению солдат, которым был отдан соответствующий приказ. И до сих пор он считает, что это его единственный в жизни «настоящий поступок».
«КУЗЬМИЧУ ВЕРЬ!»
Тот сон, который снился Валерию, самым страшным образом сбылся в апреле 1984 года. Через полгода после его приезда в Афганистан началась вторая Панджшерская операция. Все то же самое — войска в ущелье, выдавливание к границе… Как авианаводчик, Бурков шел с пехотой одним из первых, по тем самым горам, где заживо сгорел его отец.
На этот раз наступление было организовано лучше. И тот бой, в котором участвовал его полк, стал единственным за несколько суток. И раненый в этом бою был тоже один. Он сам.
За ходом операции по рации следил командующий ВВС генерал Колодий. И вдруг он почему-то сказал находившемуся рядом генерал-полковнику Мадяеву: «Есть у меня наводчик Бурков, у него отец как раз здесь погиб, я ему сегодня последний раз на операцию разрешил идти. Вернется — возьму к себе в штаб, не пущу больше на боевые». И только он договорил эту фразу, как в эфире сообщение: ранен Бурков…
Молодой майор подорвался на мине. Одной-единственной, которая будто бы «дожидалась» именно его! Местность горная, его эвакуировали на вертолете с большими сложностями. Пока лежал на скале, ждал помощи, терпел невыносимую боль и думал об одном и том же: как мама все это переживет, вынесет — отец погиб, а теперь сын подорвался?! Он вдруг с мучительной ясностью вспомнил, как писал матери, Александре Тимофеевне, жизнеутверждающие письма, мол, ездит в качестве певца с ансамблем по гарнизонам, очень ему это дело нравится.
…Главенствующую высоту (3 тысячи 300 метров) они тогда заняли по всем правилам. Обошли с тыла врагов и посыпались духам на головы — те и понять ничего не успели, побежали сразу. Потерь не было, раненых тоже. Как только забрались на вершину, стали осматриваться. Бурков, человек неугомонный, заметил неподалеку грот.
«Подхожу — е-мое, пулемет! ДШК! Ленты лежат, гранаты. Я уже был с опытом, посмотрел — не заминировано, растяжек нет. И я залез туда. Шикарная бойница: и в долину, и по вертушкам бить — милое дело. Беру несколько лент, гранаты, вылезаю радостный: «Мужики, трофеи». Положил их на камень, поворачиваюсь налево и делаю шаг…»
Взрыв он услышал словно бы со стороны, успел подумать: кто-то подорвался. Потом понял, что это он сам подорвался… Открыл глаза. Первым делом посмотрел на ноги. Колени были целы. Дальше не разглядел. Попробовал пошевелиться — правая рука отозвалась болью. Предплечье пробито, дыра с крупную монету. Но кровь почему-то текла еле-еле, как в замедленной съемке. И сильнейшее онемение во рту. Глаза скосил — челюсть на месте. Клочки кожи висят. Осколок шаркнул по подбородку и по носу и ушел в небо.
— Подбежал боец, парнишка, чуть не плачет: «Товарищ капитан, товарищ капитан, ну что сделать, чем вам помочь?» Я говорю: «Давай антенну, жгут накладывай». Я впервые такое видел, он в шоке был большем, чем я. «Товарищ капитан, товарищ капитан, потерпите, я сейчас», — и на моих глазах рвет антенну руками. Начинает накладывать жгут. Я спрашиваю: «Ноги как? Обе оторвало?» — «Правую оторвало, а левую раздробило… Как же вы так, товарищ капитан…» Как-как? Нефиг было лезть. И тут что-то мне так стало обидно — одна-единственная мина, зараза, и я на нее… — вновь переживал те страшные минуты Валерий Анатольевич.
Когда тащили к вертолету, мгновенно накатила боль. Левая нога висела на мышце, цеплялась за камни. Чтобы обезопасить ее, Бурков выставил вперед правую, из которой торчала кость. И потом, когда его поднимали по лесенке, нога тоже цеплялась за ступеньки, но прикрыть ее он уже не мог. Вот тут-то боль пришла просто ошеломляющая, как он сам говорит, «уже по-настоящему».
Ближе всего был Баграм, но повезли его в медсанбат под Кабулом. Генерал Колодий специально отыскал лучшего хирурга-травматолога в Афганистане. Про него — высокого, в очках, бородка клинышком — так говорили: «Если Кузьмич скажет, что надо голову отрезать, а потом пришить — без проблем, Кузьмичу верь».
И тяжелораненому Валерию почему-то стало легче… Во время операции, как потом ему рассказали, трижды (!) наступала клиническая смерть. Про смерть он не помнил, а темноту, схожую с тоннелем, и свет в конце нее, не забыл.
Врачам чудом удалось сохранить офицеру руку, ноги пришлось ампутировать. Если бы не хирург Владимир Кузьмич Николенко, возглавлявший травматологическое отделение в госпитале Бурденко, который оперировал Валерия, он мог бы и не выжить.
Кузьмич рассказал пациенту, с которым их потом связала крепкая дружба, что «с рукой провозился больше, чем две бригады врачей с твоими ногами. Думал даже ампутировать, но все же ее удалось спасти». Под стать они были друг другу — военный летчик Бурков и военврач Николенко. «Он мне как отец родной…» — признавался Валерий.
«Когда я утром после ранения очнулся, лежал под простыней, правая рука в гипсе, левой рукой снял простынку, смотрю — там остатки ног загипсованы. Передо мной вдруг, словно какая-то икона, возник образ Алексея Маресьева, летчика Великой Отечественной войны. Я подумал: «Он летчик, и я летчик, и я тоже советский человек. Почему я должен быть хуже, чем он? И рукой махнул: ерунда! Новые ноги сделают!» И — как отрубило: я больше не переживал. Был абсолютно уверен, что останусь в армии, вернусь в боевой строй», — рассказывал Валерий Анатольевич.
Кстати, с Алексеем Петровичем Маресьевым, легендарным летчиком, Героем Советского Союза, он был знаком лично. В разговорах своих ранений не касались, потому что, как говорит Валерий Анатольевич, «в главном друг друга понимали… Думаю, каждому надо выбирать людей, которые могут служить примером. Для меня примером служил Маресьев».
